Рождение машины

Рождение машины

Прохладное августовское утро. По улицам города [Куйбышева] торопливо шагают люди с противогазами на плече. Идут девушки, юноши, пожилые женщины, седовласые, — но у всех есть что-то общее и в торопливой походке, и в выражении озабоченности и раздумья на лицах.

Одна мысль у всех, одна тревога, одно ощущение великой угрозы, нависшей над страной. С этой тревогой люди проснулись сегодня, эта тревога ускоряет их шаги. Тысячи людей сливаются в нескончаемый поток, и широкая улица, ведущая к заводу, не может вместить его.

С важным видом взрослых рабочих шагают подростки. Война ускорила их совершеннолетие. Нежные руки их огрубели от прикосновения к железу. Бодро, не отставая от них, идут старики. Теперь не время думать о старости. В час опасности крепнут руки, и неутомимые искусные пальцы вновь становятся гибкими и сильными, — они ищут дела.

Рядом с подростками и девушками торопливо шагает Батя. Так зовут на заводе мастера Савелия Вавилыча Вершаловича. Ему 67 лет. Он начал работать на заводах в конце прошлого века. Его глаза видели столько, что не расскажешь и за год. Батя видел, как возникали на Руси первые заводы.

У Бати два сына и два внука на фронте. И старик спешит сегодня на завод, чтобы дать сыновьям и внукам своим оружие для победы. Батя готовит для врага «чёрную смерть». Так немцы прозвали наш самолёт-штурмовик ИЛ.

Эта грозная машина неотступно витает над вражескими полчищами. Десятки и сотни машин с ревом и всегда неожиданно обрушиваются на колонны немецкой мотопехоты, на идущих в атаку автоматчиков, кавалеристов, на вражеские батареи. Штурмовик проносится над немцами в грохоте своих пушек, пулеметов, бомбовых взрывов, сметая все живое.

Оставшиеся в живых в бессильной ярости стреляют из винтовок и пулеметов, стараясь сбить нашу машину. Напрасно, — она неуязвима! Пули и осколки отскакивают от нее, как горох. Она покрыта броней. Летчик спокойно смотрит сквозь стекла кабины, — он знает, что ни одна пуля не проникнет сквозь это стекло, не вспыхнет в баках бензин, не остановится сердце машины, — стальной панцырь надежно прикрывает человека, горючее и мотор. День и ночь нужно неотступно стоять у станка, чтобы ни на минуту не прерывался его бег, чтобы «черная смерть» неустанно витала над немцами, чтобы жили сыновья и внуки Савелия Вавилыча, — наши братья, сыновья и друзья.

Вот о чем думает Батя, по-старчески шаркая сапогами по бесконечному коридору между цехами и мастерскими, по которым растекается густой человеческий поток.

Справа и слева, впереди и позади неумолчно гремит металл. Жужжат и взвизгивают станки, обдирая крепкую сталь. Звенит и стонет под ударами штампов листовое железо. Как пулеметы, трещат пневматические молотки, склепывая куски металла. Едкий дым кислот и сгоревшей смазки плывет и качается, как дым сражения. В этом дыму рождается мощный штурмовик. И сквозь этот дым и грохот шагает Батя, похожий на старого солдата.

— И мы воюем… И мы, — с гордостью говорит он, разминая затекшие за ночь пальцы.

Этим пальцам, сухим и жилистым, предстоит сегодня большая работа. Батя руководит мастерской, где изготовляются тросы для самолета. Тросы в самолете выполняют такую же работу, как нервы в человеческом организме. Они связывают воедино все части машины, приводят в движение её конечности, её мозг, её сердце. Если порвется хоть один трос в точке крепления, самолет выйдет из строя. Батя обходит свою мастерскую. Сорок четыре женщины, склонившись над верстаками, заплетают концы тросов. Бывшие домохозяйки, продавщицы цветов и мануфактуры, школьницы, уборщицы и портнихи готовят для врага «черную смерть». Пальцы их быстро мелькают над тросом, заплетая металлические нити, укрепляя «коуши» в петлях, сращивая стальные жилы.

— Если порвется в месте крепления, рубите мне руку, — говорит Батя.

Каждый день через эти руки проходит трос в три километра длиной. И каждый сантиметр этого троса ощупывают чуткие пальцы Бати. Порванный волосок вопьется в палец, — это сигнал, что трос ненадежен. Пальцы Бати строго ощупывают все три километра, и сорок четыре женщины намертво сращивают стальную проволоку, вплетая между жилками свою ненависть к врагу. Батя берет пучок этих жил и спешит к самолету.

В огромном цехе сборки в два ряда стоят самолёты. При входе — еще пока только скелеты штурмовиков: пустые металлические коробки на деревянных катках. Через некоторое время «чёрная смерть» должна выползти на пневматических шинах в широкие ворота, что виднеются в противоположном конце цеха. За это время нужно собрать машину. Это значит: установить в металлической коробке свыше сотни тысяч частей, закрепить, связать воедино тросами, жилами электрических проводов, трубками для воды, воздуха, масла, бензина, оружия, проверить каждую мелочь, каждый шплинт.

— В самолёте нет мелочей, — говорит начальник мастерской Малафеев. — Шплинт, то-есть шпилька, которой законтривается гайка, так же ответственна, как и все остальное.

Сознание ответственности за каждую шпильку пронизывает всех, кто готовит самолёт. Возле одной машины особенное оживление. Люди облепили её, как пчелы свой сот, — они на крыльях, под брюхом, в кабине, вокруг мотора. Пока военпред проверяет исправность электропроводки и рации, осматривая с фонариком каждый провод, бригада Семёнова заканчивает установку последних деталей. Сейчас восемь утра. К десяти машина должна быть сдана полностью.

Семёнов, просунув руку в узкое отверстие, что-то завинчивает наощупь. Если вы спросите Семёнова, что сейчас — утро или вечер, он не ответит вам. Он пришел к этой машине вечером и начал работу. Прошла ночь, наступило утро, а Семенов все работал. Потом наступил день, Семёнова позвали обедать. Он пообедал здесь же, в цеху, и снова вернулся к машине. Наступил второй вечер, пришла вторая ночь, а Семёнов не отходил от самолёта, что-то привинчивал, опять отвинчивал, стучал молотком. Ему напоминали, что пора подкрепиться. Семёнов съедал то, что ему приносили, и снова возвращался к самолёту.

Десятый час утра. Для Семёнова это — тридцать шестой час непрерывной работы, и это он хорошо помнит, потому что в руках у него последняя шпилька, — значит, работа выполнена точно в установленный срок.

Он закрепляет шпильку наощупь, просунув руки в узкое отверстие, и напряженно смотрит перед собой, словно нащупывает под корягой скользкого налима. Лицо его потемнело и осунулось, и, видимо, ему нужно делать большое усилие, чтобы заставить руки свои закреплять шплинт. Человек устал.

— Но если бы я сказал ему, — говорит Малафеев, ласково поглядывая на Семёнова, — что нужно остаться еще на тридцать шесть часов, Семёнов только бы кивнул головой.

Машина готова. Но в самый последний момент обнаружили, что слабо закреплены болты киля. Чтобы их закрепить, нужно разбирать киль, потому что болты крепятся изнутри. Пролезть внутрь мог только ребенок, — так узко отверстие!

— Дмитрий Иванович! — крикнул мастер кому-то, а к самолету приблизился крохотный человек, не больше метра ростом, в голубенькой майке. — Дмитрий Иванович, выручи, слазай в серёдку, болты нужно подвернуть.

Дмитрий Иванович вынул из карманов руки и, выпятив свою узкую, ребячью грудь, важно ответил:

— Это можно.

Взяв в руки ключ, он юркнул в отверстие люка, как кошка.

Девушка в комбинезоне, забрызганном голубой краской, покрывает фюзеляж самолета эмалитом. Сильный приятный запах растекается в воздухе. Девушка водит кистью и тихо шепчет:

Чтобы брат твой жил,

Чтобы Сталин тебя похвалил!

Из узкого люка, красный от напряжения, вылезает Дмитрий Иванович.

— Готово, — говорит он с напускным равнодушием, а у самого глаза горят от возбуждения.

— Сколько вам лет, Дмитрий Иванович? — спрашиваю я.

— Шашнадцать.

— А вы что же, рабочий?

— Дефектчик, — с важным видом отвечает он и снова для солидности засовывает руки в карманы. — Дефекты исправляю. Слесарь второго разряда.

Боевая машина выползала из цеха в широкие ворота. Трактор потащил ее в тир, на отстрел. Сделанная неутомимыми руками Бати, Семенова, Дмитрия Ивановича, бывших домохозяек, цветочниц, уборщиц, продавщиц, темнозелёная машина, плавно покачиваясь, покатилась по заводскому двору.

Её поставили перед стеной, сооруженной из толстых бревен. В кабину залез старший техник. Он нажал кнопку на ручке управления и огня, и воздух рвануло оглушительным грохотом пушки.

Грозная машина задрожала, порываясь вперед, упираясь колесами в деревянный барьер, словно силилась сорваться с места и улететь. Со звоном посыпались на цементный пол гильзы и звенья ленты. Потом пушка умолкла, посапывая, точно сердясь, выбросила на цемент три снаряда. Из ствола ее повалил синеватый дым от сгоревшей смазки.

— Свининой запахло. — улыбаясь, сказал голубоглазый оружейник Алешин, быстро взбираясь на крыло.

Снова загрохотала пушка, потом более тонким голосом запел пулемет. С заводского аэродрома ему откликнулся ревом мотор. — там запускали «чёрную смерть».

Она пронеслась над крышами завода, заглушая все звуки широким ревом могучей и стремительной своей силы. Поток воздуха качнул деревья, и они поклонились, с тихим шелестом стряхивая с листьев серую пыль.

Статья была опубликована в газете «Красная Звезда» 18 августа 1942 года.